В голове моей опилки... - Страница 24

Последние 32 рубля были потрачены на покупку бутылки мерзейшего портвейна. Мы выпили его в Кусково и, разогревшись на летнем солнце, уснули под тополем на берегу пруда. Пробуждение в сумерках омрачилось воспоминаниями о пустом холодильнике и о том, что кончился чай. Но мы не унывали.

Через несколько дней Андрей устроился в крупную рекламную компанию, а я – в «Русский Newsweek». Началась работа по-настоящему. Помню, в Москве я обычно появлялся по выходным, уставшим от очередной командировки. В понедельник шел на работу и после планерки в тот же день или на следующее утро ехал в аэропорт, чтобы улететь писать статью. Потому и носил все время с собой паспорт, чтобы по телефонному звонку мчаться на самолет.

На Северном Кавказе осень в том году выдалась жаркой во всех отношениях. Я мог даже не гадать, а посмотреть новости в воскресенье, чтобы знать, где окажусь в понедельник. Чаще всего – в Чечне или Дагестане. К зиме на Кавказе, как обычно, слегка устаканилось, и география полетов расширилась: в Арктику на поиски «Челюскина», на остров Огненный в колонию помилованных смертников, в Непал к подножию Эвереста, в Суздаль на гусиные бои, в Прагу и Варшаву на встречу с чеченскими беженцами... Всего не упомнишь. Бывало, просыпался ночью в гостинице, и только включив телевизор, мог понять, в каком я городе. Гостиницы, привокзальные кафе, аэропорты, холодная курица в блестящем судке, незнакомые люди, которым нужно задать неудобные вопросы, ночные такси по двойному тарифу, кипы билетов для отчета бухгалтерии. И снова: гостиницы, вокзалы, такси.

Несколько раз я был дома. Ехать в командировку в родной город – это больно и любопытно одновременно. Ведь у меня здесь были дом и семья. Были... Теперь нет, и рассказывать об этом вам не хочу.

В «Русском Newsweek’е» я проработал два года, в течение которых вряд ли смог бы рассказать, как найти Третьяковскую галерею или Горбушку. Зато прекрасно знал расположение каждого кофейного автомата в Домодедово и как объехать пробки по пути к площади Трех вокзалов. Только по выходным мы с Андреем – а он засиживался на работе обычно часов до двух ночи – позволяли себе расслабиться и просиживали темень с субботы на воскресенье в любимом кабаке или клубе.

Затем случились определенные события как в моей личной жизни, так и в редакции. Я снова уволился. Деньги в «РН» были приличные, удалось даже скопить небольшой капиталец для поддержания штанов в течение четырех месяцев. Зато с квартиры съехал приятель, нашедший вариант поближе к месту работы. Наступила пора одиночества, усугубленного наличием свободного времени и серостью московской зимы. Попытался найти земляков, которые, как и я, решили хлебнуть столичной романтики. Выяснилось, что их довольно много, но поддерживать знакомство они не имеют никакой возможности. Дома слишком далеко друг от друга, некогда совсем, прости, старик, сам видишь, какая запара, и тому подобное. Постоянный цейтнот, а метро работает только до часу. И ты видишь ли, семья... Успеть домой пораньше, урвать от сна несколько минут, когда можно подышать в волосы близкому человеку – это я понимаю. Только не было у меня такого в Москве. А в одиночку, ох, как тяжело...

Моим единственным собеседником стал карманный компьютер. Когда я устроился на редакторскую должность в газету «Жизнь», оказалось, что путь от дома до работы занимает от полутора до двух часов. Обратно – соответственно. Спасала только обширная библиотека на флэш-карте «карманника». Почему-то в метро хорошо читать фантастику. В ладони, вспотевшей от метрополитеновской жары, я сжимал целые миры.

Выходные складывались своеобразно: в субботу отсыпаешься до обеда, потом вяло готовишь поздний завтрак, звонишь кому-нибудь, авось, готов встретиться. Под вечер встречаешься и всю ночь за ресторанным столиком говоришь о работе. Своей или знакомого, других-то тем нет. Воскресенье – примерно такое же, только без выхода в свет, ибо завтра – на Работу.

Когда мне говорят, что работа – это краеугольный камень, смысл жизни и «ваще все», я готов верить, если человек имеет в виду возможности, которые он приобретает благодаря работе. Ну не знаю, добиться общественного статуса, признания, улучшить жилищные условия, детей отдать в престижный лицей, по миру в отпуск поездить, пожить нормально, мало ли чего.

Глядя на провинциалов, вырвавшихся в Москву, вечно мотающихся по съемным квартирам, обходящих за версту сытых ментов, готовых пахать до рассвета за купюру в паспорте, а потом, проспав на офисных стульях пару часов, снова зарабатывать у монитора деньги и круги под глазами, я могу снять из уважения шляпу. Их мечта, как и моя в свое время, сбылась. Только ведь еще и пожить нормально хочется.

Вероятно, из-за вот этого «пожить» я и не остался в Москве. Наполеоновские планы купить квартиру разбились, когда квадратный метр жилья с 1200 долларов скакнул до 3500. Даже с регулярно растущей зарплатой не успеть.

Съемная «однушка» все больше напоминала склеп. В телефонных разговорах чаще стали происходить паузы, ничего ведь нового не происходит, да и говорить почти разучился. А самое главное – пропал смысл московской «ссылки». Мы ведь планировали переехать вдвоем, да не срослось...

После сакраментального вопроса о причинах моего возвращения обычно звучит: «Ты упустил свой шанс!» Чепуха. Звонят, зовут обратно, даже со съемом жилья помочь обещают. Я обычно говорю, что подумаю. И тут же забываю о звонке.

***

С завидной регулярностью после возвращения в Челябинск меня приглашали посидеть перед телекамерами и рассказать, как дошел до жизни такой, как променял столичную праздничную суету на суровые челябинские будни. Первое выступление свершилось на челябинском «Времечке». Тогда мы потели под софитами в студии с великим органистом Владимиром Хомяковым, который возвратился из Калининграда. Ведущие, как мне показалось, сочувственно отнеслись к нам, явным, с их точки зрения, дауншифтерам, просравшим свою синюю птицу. Мы же с Владимиром Викторовичем только недоуменно переглядывались. Нам было понятно, кто мы, что мы делаем, а самое главное – почему. Мы сделали свой осознанный выбор. Но всяческие наши трюизмы типа «где родился, там и пригодился» и «главное, чтоб человек хороший был» разбивались о стену непонимания.