В голове моей опилки... - Страница 47

Когда GPS показал координаты места крушения «Челюскина», под воду отправился робот. Эта желтая «торпеда» мозолила глаза, раскачиваясь на корме «Лаврентьева». Три дня мы с утра сидели в кают-компании, глядя на монитор, висящий под потолком. Море холодное, растительности и живности немного. Зато полно ила, который так и норовил подняться при каждом движении робота. Осторожно, метр за метром, видеоглаз осматривал дно в месте крушения легендарного парохода. «О, гляди, это чемодан... Смотри, это колокол...» – поле зрения камеры робота – 80 сантиметров, каждая случайная водоросль выглядит как артефакт. Когда стало ясно, что «Челюскин» мы не нашли, начальник экспедиции Леша Михайлов скомандовал: «Полный назад».

Снова Анадырь. Несколько слов для радио, пожелания успеха в следующем году. Но все-таки мы возвращались на щите...

Вот этот северный ветер, пронизывающий и перманентный, как икота, он доставал. Нес пыль, мешал взлетать самолетам. В аэропорту есть не писаное правило: ветер – избушка на клюшку. Можно неделю сидеть на полу в зале ожидания, есть просроченную колбасу и ждать, когда же за тобой прилетит хоть что-то. Удаленность Анадыря от Угольных копей тоже играет злую шутку: нельзя звякнуть по телефону, заказать такси и доехать до гостиницы. Ждали. Среди опухших от безделья пассажиров клали рюкзаки и ждали. Потом – стихло. 28 человек сели в самолет и улетели. Я и Жан остались.

Жан... Это особая тема. Вместе с ним мы избороздили в поисках моржового хрена весь необрезанный отросток материка. Нашли. Американцу Кайлу повезло, он купил штуку сантиметров в 80. Мне достался полуметровый пенис. Он у моржей, если вы не в курсе, имеет внутри хрящевую основу. Так и шли по угольнокопейским улицам – американец, ни бельмеса по-русски, я – от силы хау-ду-ю-ду. Так вот, Жан... Когда все наши улетели в Москву, а мы с ним остались, он спросил меня, где найти представителя авиакомпании. «Жан, старик, ты географически представляешь себе, где мы находимся?» – спросил я. «Конечно», – ответил Жан. Я попытался объяснить этому рафинированному европеоиду, что скандал здесь – это отсидка в СИЗО. Жан не послушался, зашел на второй этаж аэровокзала, приблизился к двери с логотипом нашей авиакомпании, дернул ручку.

«Блиать, сцука, блиать...» – неумело матерился француз. Как мог, объяснил, что Чукотка – это не Москва, а отдельный мир со своими правилами. «Пошли, выпьем», – убедил я его.

В баре были: пиво, водка, шампанское. Жан купил какое-то пойло. Пока пили, я посмотрел на его руки, обожженные тросами. На безымянном пальце притулился золотой перстень: щит, три короны, девиз. «Жан, что это?» – спросил я, указывая на перстень. «Это герб моей семьи», – ответил он. «И что?» – переспросил я. «Я – граф», – просто ответил Жан, мой одногодок, надо сказать. «Так у тебя есть шато во Франции, кони, поле для гольфа и всякая фигня???» – «Ну да...»

Я чокнулся с графом, поправил сползающий набок моржовый пенис в рюкзаке и заснул. Сон был тяжел: конь графа топтал меня копытом, а бомж на первом этаже аэровокзала пытался отнять рюкзак. Мы летели еще восемь часов. И снова «Ил-76» мотался по воздуху, как пьяный грузчик. Графа встречала «Ауди». Меня – очередь у кассы метро.

...Отоспавшись, я пришел в редакцию с замотанным в газету моржовым придатком. Леня был счастлив. Я, честно говоря, тоже.

***

Медленно, но верно мы приблизились к концу этой книжки, хотя хронологически – это самое начало моей работы в журналистике. Попал я в профессию удивительно просто. Начал подрабатывать на третьем курсе университета в крупнейшей южноуральской газете «Челябинский рабочий». Главред «Челябки» Борис Киршин одновременно был деканом отделения журналистики. Похоже, у меня стало получаться писать, поскольку после защиты диплома Киршин предложил остаться в штате. Вот и все...

Итак, конец 90-х. Я веселым козликом взбегаю на четвертый этаж и открываю дверь в кабинет. Поначалу у нас в отделе информации был всего один компьютер на пятерых, но и тот вечно был занят завотделом, ведущим с машиной бесконечные шахматные баталии.

А еще не было мобильных телефонов, и можно было убить день, пытаясь дозвониться до пресс-секретаря УВД города. Зато мы курили прямо в кабинете (это же картину писать можно: сигарета в зубах направлена в потолок, один глаз прищурен от попавшего в него табачного дыма, голова задрана, второй глаз косит на желтый лист плохой бумаги, а он судорожно корчится под ударами литер).

Работали мы с огоньком. Мнение областной газеты имело такой вес, что после критической статьи можно было рассчитывать на ту самую защиту слабых от сильных, о которой я упомянул в начале. Ну, или на расширенное заседание какого-нибудь райсовета с пропесочиванием упомянутых в статье чиновников.

Социальной своей ролью мы гордились, и работу делали тщательно. Что уж скрывать, выпивали на работе постоянно. Это было в порядке вещей, как курение в кабинете, и нисколько не мешало выполнению поставленной задачи. Четвертый этаж – это скопище отделов, да, в те времена никто не слышал о проклятых «ньюсрум», в которых нынче располагаются почти все редакции.

Ну ладно, прошла планерка, день расписан, оперативные службы обзвонены, пора подумать о душе. Пятый этаж, эмпиреи, обитель богов и начальства и секретариат.

В секретариате дым коромыслом. Два секретаря Олег и Антон, вооружившись строкомерами, рисуют очередной номер «Челябинского рабочего». На балконе девятиэтажки напротив резвятся обнаженные барышни. Это они сделали надпись мелом на бетоне: «Антон, we loves you!» Секретариат – это... Трудно сказать. Сейчас, в компьютерную эпоху глупо чертить газетную полосу линейкой, на которой вместо сантиметров написаны гарнитуры шрифтов. Нужная штука. Вы когда-нибудь пили водку по строкомеру? «А накапайте мне сто строк петитом...» – берется стальная линейка-строкомер, приставляется к стакану, отмеряется напиток. Антон Лапин и Олег Лабастов (главреды серьезных изданий сегодня) в этом плане были утонченные перфекционисты: напиток должен быть холодным, дозы должны быть равными.