В голове моей опилки... - Страница 21

Белая «шестерка» с лейблами «ГИБДД» и спецсигналами на крыше, казалось, вместила в себя весь запас кавказской невозмутимости и сарказма. «Мужики, – сказал я, – мы на самом деле журналисты, только сделать разрешения не успели». Показав удостоверение, я понял, что совершил ошибку. «А, американцы! – удовлетворенно констатировал старшой. – Так, сейчас мы вас задержим, а дальше посмотрим». «Сколько..?» – вопрос они ждали. «Сколько есть!» Денег было немного. Удалось сговориться на сто баксов. Через час мы были на центральной площади Грозного...

Жизнь есть везде. Рожают даже на войне. Через асфальт пробиваются цветы. В Грозном живут люди. Они торгуют и гуляют. Деревянные балки, перекинутые через грандиозные лужи, – всего лишь временное явление. Потертые туфли – дань непогоде, пугающие европейцев бороды – лишь дань традиции. Пока мы гуляли по рынку на центральной площади, я ни на минуту не выпускал Макса из виду. Фотографы – страшные люди. Могут ни к месту оказаться там, где образуется водоворот, который втянет и тебя, репортера...

Помню, как мы с фотокорром Андреем приехали в частный сектор Грозного, чтобы поговорить с людьми о том, какова обстановка в чеченской столице. Люди нас приняли, напоили чаем. Потом прогнали из кухни жен и детей и стали задавать вопросы. «Сколько твой фотоаппарат стоит?» – спросили они Андрея. Будучи человеком честным, Андрей ответил: «Ну, примерно пять штук зеленых». Я со своим блокнотом за червонец и ручкой, купленной в аэропорту, сжался. «А что будет, если мы сейчас с вас все снимем, а самих – в расход?» – мечтательно предположил хозяин дома. Положение спасла шутка. Мы с Андреем нервно рассмеялись: «Да ничего не будет. Кому ты эту байду продашь?» «Мда...» – протянул хозяин...

Я покупал сигареты, когда увидел Макса, подбирающегося к группе людей. Они стояли кучно: бородачи с автоматами, женщины в черных платках. Разносчица вареной кукурузы поднесла свой лоток поближе, надеясь на бакшиш. Мужики орали в такт. Женщины потрясали кулаками, Макс, увлеченный происходящим в поле зрения его объектива, как кот, подползал ближе. В центре круга подскакивал старик. Он гортанно кричал и сжимал рукоять сабли. Об этом обрядовом танце я читал. «Макс, братан, пошли отсюда скорее», – сказал я, беря фотографа под локоть. «Да подожди, у них тут праздник, дай поснимаю», – Макс отчаянно вырывался и видел во мне врага, лишающего его лучших кадров. «Слушай, они не радуются. Это – боевой, судя по всему, танец», – сообщил я и поспешил от толпы к машине Мусы, благоразумно стоящего подальше от площади. Ему, осетину, в случае чего досталось бы не меньше нашего. Макс вышел из творческого экстаза и тоже заскочил в «Волгу».

На выезде из Грозного мы облегченно вздохнули. Как оказалось, рано. Разбитая снарядами девятиэтажка с огромным портретом Алу Алханова на торце привлекла внимание фотокорра. «Только не выходи из машины», – попросил я. Макс приоткрыл окно и сделал пару снимков. Через минуту мы тронулись.

Муса тревожно вглядывался в зеркало заднего вида. «Что такое?» – спросил я. «Смотри, там машина без номеров за нами», – ответил Муса. И вправду – за нами летела «шестерка» (конечно же, белая) без номеров и с наглухо тонированными стеклами. Она мигала фарами и отчаянно сигналила. Наш водитель попытался оторваться. «Щас, до российского блок-поста дотянем, там остановлюсь», – сказал Муса. «Шестерка», видимо, с форсированным движком, начала таранить нашу «Волгу». Муса уворачивался. Наконец впереди – российский флаг. Лысая резина «Волги» обреченно скользнула по гравию обочины. Из «шестерки» высыпали трое, неуловимо похожие: белые рубашки, черные брюки, туфли, АПС за поясным ремнем. «Кто такие, почему снимали?» – дуло пистолета-пулемета системы Стечкина просунуто в полуоткрытое стекло двери. Подаю документы, здесь ловить нечего, Муса стал пепельно-серый. «Выйти из машины!» – толстяк с оружием передергивает затвор. «Вы хотите ущемить конституционные права граждан РФ на право быть информированными?» – интересуюсь я, не зная, что говорить дальше. «Чего!?» – тянет толстый.

«Что случилось?» – нижегородский акцент так узнаваем. Российский солдат, подошедший к нам от КПП, устал и обветрен. Молча он забирает у белорубашечника наши документы и идет в свою бетонную будку. Муса медленно трогает за ним. «Че в Грозном-то делали?» – осведомляется солдат. «Репортаж...» – на вранье уже нет сил. «И как?» «Сам же видел...» «Езжайте!»

Остаток пути Муса гнал так, словно пытался уйти от шайтана. Мы снова спали и проснулись у входа в гостиницу. «Я за вас полторы штуки заплатил», – признался Муса. – Отдайте...» Не стали выяснять, когда и за что – просто отдали, ему пришлось тоже несладко.

Остаток ночи был посвящен борьбе с разрядившимся ноутбуком, перекрутке гостиничных телефонных штекеров, чтобы выйти в Интернет, сдаче материала в Москву. Когда мы уже уснули, в номер постучала вторая бригада репортеров – они только-только вернулись из Грозного. Саня Раскин, дружище мой бесстрашный, до рассвета бродил по чеченской столице, пытаясь найти интернет-кафе. До утра мы перегоняли файлы по вечно виснущим линиям и пили коньяк. Тут нет героизма. Нет усталости от погонь и перестрелок. Мы просто пили коньяк...

***

Давайте отвлечемся. Ведь я же не показал вам свой самый первый репортаж. Было так: преддипломные времена, надо сделать свой вклад в фундаментальную науку, и тему своего исследования я обозначил как «Игровой репортаж», ну, то, что сейчас называется «испытано на себе».

Теорию дали Берн и Хейзинга. Методические материалы я набирал, методически исследуя дно судеб людских. Крепость костей и рассудка позволяли мне находиться там, где не нужно бы. Городская свалка, например. Я прожил в землянке с откинувшимися уголовниками пару дней. Спали на пачках газет, очень, честно говоря, удобно и тепло. Пили водку, чифир, ели вонючее мясо, курили отбракованные сигареты – это такие длинные, метровой длины неразрезанные «макаронины», набитые табаком.