В голове моей опилки... - Страница 19

А старики говорят разное, и вину ищут в разных местах, даже среди разных наций. Первая бесланская годовщина давала повод для невеселых размышлений. С 1992 года осетины и ингуши, проживающие по соседству, находятся в состоянии хрупкого мира, когда любая искра может вызвать воспламенение межнациональной розни. Были серьезные опасения, что через год после трагедии мужчины, отплакав положенное, возьмутся за оружие и пойдут из Беслана в сторону Ингушетии мстить. Спор за Пригородный район, в котором столкнулись интересы осетин и ингушей в 1992, обратился этническими чистками. Малейший намек на то, что среди бандитов, захвативших школу, были ингуши, – и резни не избежать. Ситуацию осложняет и то, что осетины – исконные христиане, ингуши – мусульмане. Чувствуете, какая удобная почва для поросли ненависти. Нет ничего проще, чем стравить две нации, две религии.

Я побывал в ингушском селе, минутах в сорока езды от Беслана. Старейшина заверил, что ингушам бояться нечего. Однако улицы деревни словно вымерли. «В поле все», – сказал Казбек. В каком поле, если окна домов зашторены, а во дворах нет автомобилей? На следующее утро, к слову сказать, старейшины дома тоже не оказалось, хотя мы договаривались о встрече.

Поиски виноватых, к счастью, не вылились в масштабные ночи длинных ножей. И тут хочется сказать спасибо российским чиновникам, которые, поняв, во что может превратиться этот относительно тихий район Кавказа, чуть развязали галстуки, слегка склонили шеи и приняли на себя материнский гнев. Дали выпустить пар, что называется. Пусть и безрезультатно. Трагедия Беслана продолжает оставаться демонстрацией дикой, не поддающейся осмыслению жестокости, иезуитского расчета на то, что если захват школы не создаст «информационного шума», то хотя бы дестабилизирует обстановку в Северной Осетии.

Когда в Беслане мы поминали погибших, сидя среди мужчин с пустыми глазами и полными стаканами, я опять задавал вопрос, кто виноват. «Злые люди виноваты, Сергей. Мы знаем, что погибли и осетины, и ингуши. Мы не пойдем стрелять ингушей. И мы пока верим власти. Пусть она разберется», – был мне ответ. Люди устали той усталостью, когда душа словно выгорает, когда кроме пустоты не остается уже ничего. Без слов их устроят только семейные поминки. Но им нужно услышать ответы на поставленные вопросы. И «без слов» тут не обойтись.

***

Есть такое свойство у психики человеческой – забывать плохое. Бесланская трагедия стала апокалиптическим противостоянием Добра и Зла. По-другому не скажешь. Это не захват террористами гостиницы в Мумбаи, не «Норд-Ост». Взрослые мужчины с оружием пытали и убивали детей. Они хотели показать, что на территории России могут сделать все, даже сжечь заживо первоклашек в нарядных бантах и костюмах-тройках. На деле – дали лишний раз убедиться, что Зло реально, ощутимо, пахнет потом и кровью, а Добро... Добро существует в невинной вере в Деда Мороза, в детской непосредственности, неспособности к сопротивлению. И оно обязано быть с кулаками. А кулаки – это мы и наша память. Наша, потому что у детства нет памяти, у него остаются только шрамы.

Но вам – вот узелки на память: 3 дня террористы удерживали 1128 детей и взрослых в здании школы № 1 в Беслане. 350 человек погибло, 500 – ранено. Половина погибших – дети.

Я не зря говорю о памяти. К сожалению, это та единственная штука, которая позволяет нам сострадать и сочувствовать. Но со временем она обрастает ментальными мозолями. Перестаешь удивляться тому, что в один прекрасный момент рушится часть здания Саяно-Шушенской гидроэлектростанции, погребая 75 человек. Как-то мимоходом слушаешь про предотвращенные в далекой Ингушетии теракты. Глаз замыливается, душа черствеет. А добрая память услужливо подносит разве что картинки с недавней пьянки (лето же провожали) на Зюраткуле: палатка, стопарик под «Подари мне рассвет...» и сало, птички-синички, друзья у костра.

А может, кому-то она снова и снова показывает, как минувшим 1 сентября ребенок в школу в первый раз пошел. С букетом размером с него самого и самым-классным-и-красивым-пеналом... Это все, чтобы приятственней было и комфортней, кризис ведь на дворе. Да и отдохнуть надо перед работой, а то потом на шопинг сил не останется.

Но в обществе (я уже не только про нас, глобализация распространила смердение по всему «шарику») с нравственными приоритетами, так уродливо развернувшимися в сторону потребления казуального дерьма, нас спасти может только память. Иначе случится апокалипсис душ. И все. Беслан тогда нам всем. И упаси вас Бог подумать, что я считаю себя мерилом нравственности. Нет, я такой же, как вы, просто мне страшно...

***

Страшно было часто и много. В армии я не служил, хотя отец всегда был для меня ориентиром, да и вколоченные с советского детства моральные императивы побуждали к службе. А батя – погранец, и зеленую фуражку раз в год надевает с удовольствием и с чувством выполненного долга. Но дело в том, что когда кончилась моя отсрочка по учебе, в стране и в моей жизни наступила такая неразбериха... Военкомат попросту не знал, куда слать повестки. А может, и не слал вовсе. Но мой уход в армию мог поставить под вопрос выживаемость семьи, так что я не спешил объявляться пред светлые очи военкома.

В любом случае, меня мучило чувство вины. Поэтому командировки в горячие точки я буквально выпрашивал. Объездил весь Кавказ, был на ночных молебнах ваххабитов, жил в бригадах спецназа, спал под ночными обстрелами...

Приехать в Чечню просто. Выехать – гораздо сложнее. Тут как в известной поговорке «вход – рубль, выход – два». Чтобы выбраться на территорию воинственной республики, нужно купить билет на недавно возрожденный поезд до Грозного. Или сесть на самолет и долететь, скажем, до Минеральных вод, добраться до Владикавказа, поселиться в гостинице, чтобы утром поймать такси и доехать опять-таки до Грозного.